Найдите возможности, которые подходят именно вам, чтобы продолжить образование за пределами вашей родной страны.
Свяжитесь с нами
© 2025 Freedom Degree
Freedom Degree, Inc. является некоммерческой организацией 501(c)(3). © 2025 | Powered by Strapi
Найдите возможности, которые подходят именно вам, чтобы продолжить образование за пределами вашей родной страны.
Свяжитесь с нами
© 2025 Freedom Degree
Freedom Degree, Inc. является некоммерческой организацией 501(c)(3). © 2025 | Powered by Strapi
01 сент. 2025 г.
Сергей Гуриев один из самых успешных российских академиков современности, построивший глобальную научную и менеджерскую карьеру. В своем интервью он делится личным опытом, дает советы молодым ученым и рассказывает о развитии рынка образования.
Вы долго жили в Париже, где занимали пост провоста французского Института политических исследований (Sciences Po), а теперь перебрались в Лондон, чтобы возглавить Лондонскую школу бизнеса (LBS). Как вам здесь? В чём главное отличие Лондона от Парижа и для жизни, и для работы учёного?
Для меня Лондон не стал неожиданностью — я уже жил здесь раньше. Но этот город всё равно уникален даже по европейским меркам. Здесь невероятное количество приезжих: примерно 40% жителей родились вне Великобритании, а в районе, где я живу, эта цифра ближе к 60%. Поэтому Лондон — место, где каждый чувствует себя своим. Это отличает его от Парижа и большинства европейских столиц. Кроме того, Лондон одновременно и бизнес-столица, и научный центр. Здесь сосредоточены университеты мирового уровня — Лондонская школа экономики, Imperial College, UCL, London Business School. В США сильных университетов, конечно, больше, но они разбросаны по всей стране, а в Великобритании концентрация в одном городе создаёт уникальную среду. Кроме того, соотношение международных студентов в ведущих вузах США меньше. В Гарварде, например, это около 30%, что по Британским меркам не так много.
Многим уехавшим из России ученым трудно встроиться в новую среду. Как Вы с Вашим именем и научной репутацией прошли этот период? Или вы тоже почувствовали то, что называют «обнулением социального капитала»?
В науке это ощущается по-разному. Я экономист, а экономика — это очень международная дисциплина. Все статьи пишутся на английском языке и публикуются в одних и тех же журналах — будь ты в Москве, Париже или Сан-Франциско. С этой точки зрения учёный остаётся учёным в любой точке мира. Но есть и другая сторона: экономисты часто хотят влиять на экономическую и социальную политику. А сделать это проще там, где ты понимаешь контекст, культурные особенности, где у тебя связи. Поэтому во Франции или Великобритании мой вес в политических дискуссиях меньше, чем мог бы быть в России. Это абсолютно нормально. Конечно, так часть социального капитала теряется, но в контексте сохранения связей и отношений в Лондоне и Париже после 2022 года теперь уже очень много коллег из России.
А что для Вас оказалось самым трудным в этой интеграции?
Во Франции нужно было учить французский язык. Когда я был простым профессором можно было жить без французского языка, поскольку профессору не так важно уметь говорить по-французски. Хотя для качества жизни в Париже лучше знать французский язык для того, чтобы купить еду в магазине, заказать еду в ресторане, поговорить с родителями, друзьями детей, сходить на родительское собрание. Но потом я стал провостом Sciences Po и, соответственно, занимался администрированием. В этой профессии, конечно, нужно говорить по-французски, и это было очень сложно.
В Лондоне, кстати, тоже очень много французов. До брексита это даже был второй франкоязычный город в мире после Парижа. Франция самый близкий сосед Великобритании и очень важная страна, поэтому французский очень полезный язык, в любом случае.
Если говорить о науке: чем отличается академическая жизнь университетов в Европе от России?
Российская экономическая школа, где я работал, строилась по тем же принципам, что американские и британские и ведущие европейские университеты. В России были и другие вузы, которые стремились быть частью международного научного мира, и они работали по тем же стандартам.
Главное отличие — состав студентов. Даже в самых международных российских вузах студенты в основном из России. В то время как и в Европе, Великобритании и в США много международных студентов, особенно в топовых университетах, будь то Sciences Po, Paris School of Economics или Гарвард. И то, что есть такое международное разнообразие в классе, с одной стороны, делает работу преподавателя более сложной, потому что ему труднее апеллировать к единому культурному коду, с другой - даёт студентам больше материала для того, чтобы узнать мир. Это делает обучение более разнообразным: студенты учатся не только у профессора, но и друг у друга.
Насколько, по-вашему, защищены учёные в Европе и в США по сравнению с Россией? Речь не только об академической свободе, но и о возможности сохранять свое рабочее место?
В США есть система tenure: если профессор её получил, его практически невозможно уволить, в том числе за взгляды. В Великобритании то же самое: профессора уволить очень сложно. В Российской экономической школе (РЭШ) у нас был статус примерно такой же - Tenure track, Tenure professor. Однако в России, как бы это сказать, никто не защищен ни от чего, даже если на бумаге много чего написано. Вот поэтому, конечно, главная защита профессора — это как раз возможность уехать. И когда я разговаривал со своими коллегами в России, я всегда им говорил, что тот факт, что мы являемся учеными международного уровня, как раз и защищает нас от того, чтобы нам угрожали или на заставляли делать вещи, которые не соответствует нашему представлению о достойном поведении. И пока есть международная конкуренция за ученых, это защищает ученых, где бы они ни находились.
Это, наверное, в самом деле больше относится к ученым именно с международным именем и репутацией. А как Вы в целом оцениваете российских преподавателей, которые уезжают? Насколько они в среднем конкурентоспособны?
Мне кажется, те российские профессора, которые, будучи даже в России, являлись изначально частью международной научной среды, хорошо представляют себе как эта научная среда устроена, по каким правилам она играет. Университеты здесь смотрят не на паспорт, а на публикации. Если есть статьи в международных журналах — вы конкурентоспособны. Если нет — сложно, и это касается не только россиян, но и французов или немцев. Проблема в том, что позиций очень мало.
Существует, к сожалению, фактор перепроизводства PhD, в Европе особенно. Большая часть стипендий для аспирантов — это государственное финансирование, и многие страны просто производят значительно большеPhD, чем создается новых позиций для профессоров. Поэтому не нужно удивляться, что такие позиции найти очень трудно.
Как Вы помните, в 2022 году появилось несколько программ и инициатив, крупнейшая из которых стипендиальная программа имени Федора Степуна, организованная Фондом Зимина и Фондом Бориса Немцова, где они собирали уехавших учёных и помогали им составлять грантовые заявки, оформлять резюме и публикации. То есть было очевидно, что у российских преподавателей и ученых это не самая сильная сторона. Насколько, на Ваш взгляд, эта проблема в среде российских ученых масштабна и мешала их международной интеграции?
Помню хорошо эти программы, тоже помогал их строить и участвовать в них. И я очень благодарен грантодателям, которые помогали людям уезжать. Но надо понимать, что, как я уже сказал, есть самые разные ученые и преподаватели. Многим такая поддержка не требовалась.
Если говорить предметно, то в России очень много разных вузов и большинство из них, к сожалению, не являются частью международной системы. В 2013 году была запущена российская целевая программа «Топ-100» в рамках инициативы «Проект 5-100» по повышению конкурентоспособности ведущих российских вузов на мировой арене. Насколько я понимаю, этого не случилось, и в 2020 году программу закрыли. Но сам уровень амбиций показывает, что университеты международного уровня в России можно пересчитать на пальцах одной или двух рук.
Если мы возьмем всю вселенную российского высшего образования, то университетов, которые работают по международным стандартам и правилам их, на самом деле, очень и очень мало. И вот сколько людей уехало из них, а сколько людей уехало из университетов, которые не входили в международную систему, трудно оценить, и никто, мне кажется, этого не знает.
Если вернуться к затронутой теме про перепроизводство PhD, это происходит в каких-то отдельных отраслях или это некий общий тренд?
Ну, в общественных науках это точно происходит. Однако я не слишком переживаю на эту тему, потому что люди со степенью PhD идут работать и в бизнес, и в государственные органы, и в НКО. Пусть опыт написания диссертации и дорого обходится обществу, но это очень полезный опыт, который, так или иначе, находит себе применение.
Кроме того, люди иногда переоценивают сколько на каждую профессорскую позицию претендует кандидатов. Иногда говорят, смотрите, вот есть объявленная профессорская позиция, и нее подали 600 человек. Это правда. Но надо помнить, что те же самые 600 человек подали и на вторую позицию, и на третью, и на четвертую, и так далее. Потому что подавать сегодня на позиции, например, Assistant professor, Lecture, очень легко. Все эти Applications online, они ничего не стоят. И то же самое относится и к самим PhD -программам. Вы подаете сразу много заявок, поэтому здесь тоже соотношение вовсе не 600 к одному, а совершенно другое. Но, тем не менее, кандидатов все равно очень много.
Сейчас также часто в разных СМИ понимается дискуссия о том, что от высшего образование уже нет той отдачи для качества жизни и размера заработка, которая была раньше. Особенно в США, где стоимость высшего образования наиболее высока. То есть создается ситуация, где люди прикладных специальностей без вузовских дипломов зарабатывают куда больше, не выплачивая при этом кредиты за образование.
Самые богатые вузы на самом деле говорят, если вы хороший студент, у нас есть деньги для вас. По-настоящему талантливые студенты всегда имеют возможность получить стипендию. И во многом это относится и к международным студентам, в том числе в США, где цена зашкаливает по сравнению с европейскими ценам.
В Америке высшее образование остается важным маркером социального и экономического успеха. Ваша зарплата будет на 10% в год больше за каждый год обучения. То есть по итогам 4 лет она будет на 40-50% больше. Кроме того, ваш социальный статус будет выше, а работа интереснее. Это стоит очень дорого, но, тем не менее, люди хотят учиться.
Есть отдельный рынок, на котором я сейчас работаю, и это рынок бизнес-образования. Вот здесь ситуация действительно сложная. Если раньше вы получали степень MBA, то ваша зарплата утраивалась, а сейчас только удваивается. И с финансовой точки зрения это становится проблематичным. Кроме того, в связи с распространением искусственного интеллекта не все выпускники MBA, даже лучших программ, получают работу. Прошлый год был тяжелый. То есть, грубо говоря, из выпускников программы МВА Гарварда 77% нашли работу. У лучших вузов, таких как наш LBS или Wharton, эта цифра, где-то 85-87%, тогда как раньше это было 90%+.
Это мы затронули международные глобальные тренды в образовании, а что происходит в России на этом фоне? Что будет с российской наукой и теми, кто хотел бы интегрироваться в международную научную среду, учитывая изменения последних лет? Среди этих изменений, напомню, и отказ от Болонской системы, и массовая миграция профессорского состава, и объявление многих зарубежных вузов и образовательных институтов, вплоть до British Council, а также программ нежелательными.
Ну, вы знаете, российские студенты поступали в зарубежные вузы без Болонской системы и раньше. Однако при поступлении в магистратуру или на PhD главное - это рекомендательные письма и советы. То есть гораздо легче поступать российскому студенту, когда в России есть профессор, который знает, как эти западные вузы устроены, и может правильно написать рекомендацию этому студенту. Сейчас все эти профессора уехали, потому что, если вы хотите быть частью международной науки, то в Москве вам делать нечего. Нельзя сегодня жить в России и продолжать заниматься конкурентоспособной наукой. С профессиональной точки зрения это тупик. Остались лишь единицы в некоторых отдельных вузах.
Представьте себе, что вот вы работаете в международном вузе, и вдруг вам пишут студенты из Северной Кореи. И вы понимаете, что вы вообще не знаете как устроена образовательная система в Северной Корее. Где там хорошие университеты? Какой из профессоров там что-то понимает в том, что он преподает, или нет, потому что эти профессоры не публикуются в международных журналах. Вот так это теперь выглядит. Вроде бы и есть какая-то репутация у этого вуза, а, с другой стороны, профессоров там не осталось, и сам вуз начал преподавать что-то странное. В общем все это становится очень сложным.
На днях Образовательный фонд "Международный бакалавриат" признали нежелательной организацией. Это, на самом деле, очень важная история. Потому что международный бакалавриат — это уровень школы, когда вместе с внутренним дипломом выдается и западный, что позволяло молодым людям поступить в какой-нибудь, в том числе английский, вуз на бакалаврскую программу. Международный бакалавриат существует не только в России, но и в Европе, в Америке - более чем в 5000 школах в 150 странах. Вот этого больше не будет. Так российская власть занимается интеллектуальным геноцидом своего молодого поколения. И, естественно, то же самое происходит на всех этапах подготовки научных кадров. Каждый такой удар, который отрезает российское образование и науку от внешнего мира, подрывает возможности как производительного научного труда российских профессоров, так и возможностей для российских студентов.
Можно ли будет как-то исправить ситуацию, если политический вектор глобально изменится?
Восстановление, конечно, возможно, но оно потребует десятилетий и политической воли. Германия после нацизма так и не вернула себе статус научной сверхдержавы, а Китай, наоборот, за 30 лет построил университеты мирового уровня. Мы видим как на Ближнем Востоке многие страны строят высококлассные университеты с нуля. Вот есть King Abdullah University of Science and Technology в Саудовской Аравии. Это университет высокого уровня. Есть King Fahd University of Petroleum and Minerals. Это тоже университет высокого уровня технологический. То есть их программа мегагрантов была в целом достаточно успешной. Вы можете увидеть, как образовательная система развивалась очень быстро и в Южной Корее, и в Сингапуре.
То есть можно привести людей назад, а можно и с нуля построить. И таких историй много. Нужны мегагранты и программы, когда молодежь отправляют в лучшие вузы на Западе, как, например, была программа «Глобальное образование для россиян», по которой государство отправило учиться более 700 человек, или программа «Болашак» в Казахстане.
А сколько по вашим оценкам России может потребоваться времени на такие преобразования?
Как показывает международный опыт при наличии финансирования в среднем уходит лет 20, т.к. нужно время, чтобы вырастить не только кадры, но и репутацию.
Поэтому, если есть желание, много можно сделать и даже относительно быстро. Страна большая. Уехало много людей, но кто-то из них захочет вернуться. Однако для этого, как говорил сантехник в советском анекдоте: «Всю систему нужно менять!».
С дискриминацией российских учёных в Европе Вы сталкивались? У нас в Дипломе Свободы, например, есть обращения от аспирантов из России, поступавших в Европу, где правила игры в части ограничений допуска иностранных студентов к изучению отдельных дисциплин менее прозрачны, чем, скажем, в Англии или в США. И в этих случаях мы видим явную дискриминацию. Студенты получают отказ с формальной ссылкой на санкции, когда вузу просто лень возиться с дополнительными бюрократическими процедурами, которые нужны в таких случаях.
Мне не приходилось с этим сталкиваться. Я работал главным экономистом Европейского банка реконструкции и развития (ЕБРР), занимал академические позиции, моя жена тоже получила профессорскую позицию во Франции. Никто не ставил под сомнение наше назначение из-за национальности. Есть, конечно, санкции против отдельных вузов, например МФТИ попал под них ещё до 2022 года. Но это, скорее не дискриминация, а вопросы комплаенса. Университеты и банки обязаны проверять, не связаны ли кандидаты с организациями под санкциями. Для публичных людей, вроде меня, это иногда требует дополнительных объяснений, но это часть процедуры, а не предвзятость. И здесь нет ничего специфически российского. На моем месте мог бы быть и какой-нибудь француз, или китаец, или житель Ближнего Востока, например.
Какие советы Вы дали бы студентам, которые поступают в магистратуру или на PhD за рубежом?
Я не знаю про те науки, у которых есть чувствительная составляющая в том, что касается санкций, но в общественных науках это одна и та же история. Очень важно иметь идеи по написанию диссертации и убедить университет и профессора в том, что вы будете через несколько лет успешным кандидатом на академическом рынке труда.
Нужно понимать, чего вы хотите, и не стесняться. Приёмные комиссии конкурируют за талантливых студентов. Университеты заинтересованы в том, чтобы выпускники добились успеха, ведь это усиливает их репутацию. Поэтому не стоит думать, что это вам делают одолжение. Нужно показать, чем вы сильны, и тогда университет будет готов предложить стипендию или скидку на обучение. А приехали вы из России или из Китая, или из Индии, это, мягко говоря, второстепенный фактор, это даже вообще не фактор. Если вы убедите приемную комиссию в том, что вы нужны этому вузу, вуз будет в вас заинтересован.
Думать нужно о достоинствах своей кандидатуры. И, конечно, нужно отлично сдавать английский и все стандартизированные тесты. Тогда все получится.